Рецензия на книгу: Давыдова Т. Т. Замятинская энциклопедия. М.: ФЛИНТА, 2018. 744 с. (2020/1)
С.И. Кормилов
Московский государственный университет имени М. В. Ломоносова, Ленинские горы, 1, 119991, Москва, Россия
E-mail: profkormilov@mail.ru
Книга Татьяны Давыдовой – действительно энциклопедия. Проанализированы даже небольшие наброски произведений, хорошо изложены биография писателя, охарактеризованы его творческие принципы. Есть статьи о персонажах главных произведений.
Ключевые слова: неореализм, антиутопия, цикл, сценарий, периоды.
Персональные литературные энциклопедии – жанр уже не новый, но Т. Т. Давыдова привнесла в него оригинальные черты. Статьи «Замятинской энциклопедии» посвящены не только более или менее сложившимся (пусть и незаконченным) произведениям, но даже схемам несложившихся, наброскам как художественных, так и литературно-критических или публицистических текстов. Есть также теоретические статьи, без которых литературные факты невозможно объяснить, прежде всего относящиеся к творческим методам: «Модернизм», «Неореалистическое идейно-стилевое течение» да вдобавок к тому «Возникновение неореализма (“синтетизма”)» и «Замятин Е. И. – теоретик неореализма» (при отсутствии, однако, статьи о Замятине – критике вообще, который в работах о литературе и искусстве не только теоретизировал, – есть лишь статьи про отдельные его выступления: «О синтетизме», «Кинематографические параллели» и др.). Исследовательница не отождествляет неореализм, который Замятин называл также синтетизмом, и новый реализм начала XX в., который оставался обновленной «версией реалистического метода», в то время как неореализм стал постсимволистским модернистским течением 1910–1930-х годов, синтезировавшим «черты реализма и символизма при преобладании последних» (с. 141). Синтез бывал и более сложным. В статье о Л. Н. Андрееве говорится, что, «как и З., Андреев – модернист, тяготевший не к неореализму, а к экспрессионизму» (с. 42). И уж совсем сложно дело обстоит в статье «Модернизм»: «Черты импрессионизма, экспрессионизма и примитивизма присутствуют в «синтетическом» неореалистическом стиле в произв. ведущих неореалистов Ремизова, З., Шмелева, Пришвина, Сергеева-Ценского, Чапыгина, Шишкова, Тренева, А. Н. Толстого, Платонова и Булгакова» (с. 321). Замятинскую пьесу «Атилла» Т. Т. Давыдова может назвать и «романтической» (например, на с. 196), но она безусловно права в том, что если не для большинства, то для многих лучших прозаиков XX в. (а тем более поэтов, в том числе и позже 1930-х годов) «синтетические» художественные принципы более характерны, чем единообразные, «беспримесные». В статье о матери Замятина, дочери священника, еще и сказано: «Странники, богомольцы всегда посещали дом, и их разговоры, речь повлияли на стиль замятинской прозы» (с. 220).
Жанрам также уделено большое внимание. Имеются статьи «Повесть», «Рассказ», «Сказка», «Драматургия», «Сценарная драматургия» («Балетного либретто» нет, но наброски соответствующих произведений не обойдены); специально выделены «неоконченные рассказы» (записи сюжетов, конспекты), «блокноты», но не хватает, как и общей статьи «Критика», «Публицистики» и «Автобиографий». Отсутствие «Романа» объяснить можно. У Замятина три опыта в романном жанре, и все очень разные. Наброски романа о гражданской войне (1917–1930-е) так и остались набросками. «Скорее всего, произв. о гражд. войне задумывалось как авантюрный роман в новеллах. Каждая из многочисленных заготовок для него – зерно новеллы, основанной на необычном событии и перипетиях <…>» (с. 363). Неоконченный роман «Бич Божий» (об Атилле) – исторический, точнее, историософский. «Мы», «первый рус. роман-антиутопия, породивший целую антиутопическую традицию в лит. XX в.» (с. 328), характеризуется не только в статье с этим названием, но и в «Антиутопии» и статьях об отдельных персонажах этого произведения. «Антиутопию, – отмечает автор энциклопедии, – называют также кэкотопией, негативной, или перевернутой утопией, метаутопией, дистопией. По мнению Г. Морсона, дистопия разоблачает утопию, описывая результаты ее реализации, в отличие от других разновидностей антиутопии, разоблачающих саму возможность реализации утопии или ошибочность представлений ее проповедников <…>» (с. 50). Уже Замятин отмечал статичность сюжета утопического романа. «Антиутопия же, напротив, отличается динамичным действием» (с. 53). Эта и смежная информация, конечно, размыла бы единую словарную статью «Роман».
Совсем не похожи на словарные и энциклопедические статьи сопоставительные работы «Идейное и жанрово-стилевое своеобразие прозы Е. И. Замятина, И. С. Шмелева, М. Горького на тему религиозной веры и церкви», «Историческая тема в прозе и кинодраматургии Е. И. Замятина, А. П. Чапыгина и В. Я. Шишкова 1930-х гг.» при том, что каждому из упомянутых писателей посвящена отдельная статья, а у Шмелева еще таким же образом выделено одно произведение – повесть «Неупиваемая чаша», «проблематикой близкая рассказу З. “Знамение”» (с. 384). Дата «1930-е» округлена, Чапыгин прославился романом в орнаментальной прозе «Разин Степан» еще в 1920-е годы, Вяч. Шишков писал до 1945-го; вспомнила любительница сравнений и роман футуриста В. В. Каменского «Стенька Разин» (1915), впоследствии переработанный в поэму «Сердце народное – Стенька Разин». В киносценарии, заказанном французской фирмой (фильм снят не был: Замятину-сценаристу обычно не везло с постановками), подобно Каменскому «З. усилил поэтическую сторону образа загл. героя» (с. 253), сделал лейтмотивным мифологически-фольклорный образ воды. В сцене гибели очарованной песенным даром Степана персидской княжны лейтмотив, однако, работает против него. «Разин “бросил в воду” Зейнаб, и одновременно “перед дверями собора – дьякона бросают чучело Разина в костер. Чучело вспыхивает” <…>. С помощью мотивной композиции, основанной на ассоциациях, писатель показывает, что, убивая Зейнаб, Стенька губит свою душу. Так в сценарии З.-атеиста, как и в др. его произв., торжествуют христ. нравственные ценности» (с. 254). Сын и внук священников, начитавшийся Ницше, а потом и других вольнодумных философов, ставший революционером раньше, чем писателем, был в своем мировоззрении «отчасти близок В. В. Розанову, осуждавшему аскетизм, вдохновляемый христ. церковью» (с. 35), «вообще не принимал религию как форму идеологии и на протяжении всего своего творческого пути критически оценивал деятелей Церкви» (с. 36). Но после победы большевиков с их «единственно верной» идеологией поставил ее в тот же ряд. «В автобиогр. 1922 г. З. признался (строки, вымаранные цензурой): “теперешних большевиков я не люблю, потому что не люблю никакую власть и никакую церковь. <…>”» (с. 699). Впрочем, в самой знаменитой его статье «Я боюсь» он боялся установившегося «нового католицизма», так как именно с католицизмом ассоциировалась инквизиция, а для Замятина метафора «еретик» (он же «бунтарь» или «отшельник») означала «органического» человека, способного жить естественной жизнью и не останавливаться в своем развитии. «В послереволюц. период, 1917–1930-го гг., из-за ностальгии З. по прошлому России тема религ. веры воплощается в его творчестве позитивно в рассказах «Сподручница грешных» и «Знамение» (оба – 1918)» (с. 242).
В энциклопедии немало рассказывается и о знаменитостях, и о менее известных широкому читателю лицах и их произведениях, как и о произведениях самого Замятина, в том числе о его посмертных влияниях, например: «Несмотря на мировоззренческие расхождения двух писателей, влияние рассказа З. “Наводнение” ощутимо в пьесе Берберовой “Маленькая девочка” (1953–1961)» (с. 90). Различие литературных родов этому не помешало. В XX в. межродовая циклизация встречается нередко. У того же Замятина дилогию составляют трагедия «Атилла» (правильно было бы «Аттила», но автор предпочел писать так) и роман «Бич Божий». В статье о рассказе «Ловец человеков» (1918) как части «англ. трилогии» говорится: «Написан по впечатлениям от работы в Англии <…>, как и повесть «Островитяне», трагикомедия «Общество почетных звонарей» и неопубл. сценарий «Подземелье Гунтона».
Первоначально основа «Ловца человеков» должна была стать развязкой повести “Островитяне”» (с. 300). Называются и другие циклы, но обобщающей статьи «Цикл», пожалуй, тоже не хватает.
В эмиграции Замятин часто ради заработка писал сценарии, приспосабливая даже самую высокую классику к условиям тогдашнего кинематографа и вкусам западного зрителя. Так, в рассчитанном на Голливуд сценарии «Великая любовь Гойи» он «успешно использовал <…> традицию комедии плаща и шпаги, добившись тем самым авантюрности действия» (с. 136), в другом случае создал пародийную «Дездемону»: «Сюжет сценария – комическая история постановки “Отелло” военными из кавалерийского полка, стоящего в провинциальном франц. городке. Главная героиня – жена полкового командира, поклонница театрального искусства» (с. 183). Отнюдь не в традиционном русском представлении дан главный герой сценария «Мазепа», весьма далекого от пушкинской «Полтавы». Автор «трактовал заговор Мазепы против России как патриотическое движение, целью к-рого была борьба за нац. независимость Украины, т. е. вернулся к концепции, заявленной К. Ф. Рылеевым в романтической поэме “Войнаровский” (1825)» (с. 257). Он прибег «к приему сюжетной инверсии», переставил «события в сюжетных линиях Мария Кочубей – Мазепа, Мария Кочубей – ее отец. Тем самым вместо трагических развязок этих сюжетных линий в поэме Пушкина у З. стал возможным happy end, необходимый для сценария, предназначавшегося для заруб. кино» (с. 258). В драме Горького «На дне» главными действующими лицами стали Барон и Васька Пепел, а Лука и Сатин – проходными персонажами. Замятин «знал, что атмосфера рус. “дна” была чужда широкому франц. кинематографическому зрителю» (с. 349). Фильм в постановке Ж. Ренуара с молодым Жаном Габэном в роли Пепла был признан лучшей французской лентой 1936 г. Собственный роман «Мы» Замятин превратил в мелодраматический сценарий «Д-503» без полифонии философских концепций. Все это автор энциклопедии фиксирует бесстрастно и в том же спокойном академичном тоне констатирует, что в статье «Будущее театра» (1931) прогнозы этого кинематографиста поневоле «относительно временного статуса звукового кино и “конца” сатирической комедии оказались ошибочными» (с. 126).
Ближе к завершению книги, перед обширной библиографией и указателем статей энциклопедии, Т. Т. Давыдова поместила «Летопись жизни и творчества Е. И. Замятина». Хорошо, что в ее начале подробно воспроизведены ранние детские впечатления будущего писателя, ценные сведения даются и дальше, но лучше бы эта летопись была поподробнее и располагалась в начале издания, чтобы читатель сразу усваивал главное, а затем детали. Чего уж точно книге недостает, так это статьи «Периоды творчества», которую могла бы заменить соответствующая справка во вступительной части. Читатель лишь из статьи о повести «Алатырь» (с. 29) узнает, что первый период замятинского творчества – это 1908–1916 гг., в статье «Блокноты» (с. 111) прочитает про границы второго (1917–1930) и третьего (1931–1937), «Житие Блохи» (с. 205) ему сообщит о приоритете во втором периоде иронического взгляда на мир. Статья «Ранняя проза» охватывает нулевой, что ли, период – «произв., написанные до создания первого замятинского рассказа “Один” (1907)» (с. 491). Второй период отдельной статьей представлен частично и чрезвычайно коротко («Концепция бытия в творчестве З. конца 1910–1920-х гг.», с. 282), только третий, «наиболее сложный для З. в житейском отношении и наименее продуктивный для его лит. творчества период» (с. 663), – более или менее целостно, статьей «Эмиграция (1931–1937)». Зачем о положительной роли тюрьмы и лебедянской ссылки для формирования мировоззрения писателя говорится дважды, правда, по-разному, – в статье о его жене (с. 218) и в «летописи» (с. 690)? Почему бы об этом не сказать в статье «Аресты»? А есть и буквальные повторения: цитата из письма С. М. Алянского к Р. В. Иванову-Разумнику о жестокой, пещерной жизни приводится на с. 27 и 39, просьба Замятина в письме к Сталину заменить ему «литературную смерть» в Советском Союзе менее суровым наказанием – разрешением вместе с женой «временно, хотя бы на один год, выехать за границу» (тогда, в 1931 г., это еще воспринималось как наказание!) – на с. 458 и 708, точный «адрес» могилы Замятиных в Париже (кладбище Тие, дивизион 21, линия 5, могила 36) назван трижды, на с. 219, 559 и 714, наверно, для забывчивых поклонников, чтобы знали, куда везти цветы.
Не всегда автор энциклопедии последователен. Про В. А. Каверина говорится: «наст. фамилия до 1930 г. Зильбер» (с. 264), а про то, что Андрей Платонов уродился Климентовым и Ахматова несколько раз меняла фамилию, не сказано; в указателе статей наименование Благодетель не помечено в скобках словом «Мы», как наименования других персонажей этого романа. Про слова князя из «Алатыря», приводимые на с. 34, слишком лихо говорится, что в них «многое напоминает образность “Стихов о Прекрасной Даме” А. Блока», и совсем неверно: «Не случайно здесь появляется и почти стихотворный ритм». Такой ритм – метризованную прозу – Замятин отнюдь не жаловал.
Но дареному коню зубы не смотрят. Да что зубы! Недостатки в этой энциклопедии даже слишком малочисленны и малозначительны для такого нужного, огромного и выполненного в одиночку труда.
Book Review: Davydova T.T. Zamyatin encyclopedia. Moskow: FLINTA, 2018. 744 p.
Sergey Kormilov,
Doctor of Philology, Faculty of Philology, Lomonosov State University
profkormilov@mail.ru
Tatiana Davydova’s book is really an encyclopedia. Even small sketches of works are analyzed, the writer’s biography is well laid out, his creative principles are characterized. There are articles about the characters of the main works.
Key words: neorealism, dystopia, cycle, scenario, periods.