Как белая «кавалерист-девица» превратилась в красную. О неожиданных прототипах главной героини повести Алексея Толстого «Гадюка» (2020/1)

Б.В. Соколов

Ассоциация исследователей российского общества (АИРО-XXI)

E-mail: bvsokolov@yandex.ru

Статья посвящена реальным прототипам главной героини повести А.Н. Толстого «Гадюка» (1928) Ольги Зотовой. В качестве прототипов рассматриваются белые «кавалерист-девицы» баронесса С.Н. де Боде и М.В. Захарченко-Шульц. Сделан вывод о том, что Толстой, мало знакомый с реалиями гражданской войны со стороны Красной Армии, использовал для создания образа девушки-красноармейца материалы, связанные с женщинами, сражавшимися в рядах белых. Делать же героиней белую «кавалерист-девицу» было невозможно по цензурным условиям.

Ключевые слова: А.Н. Толстой; «Гадюка»; русская литература 1920-х годов; гражданская война; русская эмиграция.

Повесть Алексея Толстого «Гадюка» была впервые опубликована с подзаголовком «Повесть об одной девушке» в восьмой книге журнала «Красная Новь» за 1928 год и с авторской датой: «15 июля 1928 года». Эта повесть – о красной «кавалерист-девице» Ольге Вячеславовне Зотовой, которая навсегда осталась «на той далекой, на гражданской», не смогла вписаться в мирную жизнь эпохи нэпа и совершила убийство своей счастливой соперницы. Работу над «Гадюкой» Толстой начал в конце июня 1928 года, только что завершив роман «Восемнадцатый год». В письме к Н.В. Крандиевской-Толстой в конце июня или в начале июля 1928 года он сообщал: «Я начал писать рассказ, очень трудный, и работа идёт медленно и трудно. Не знаю — должно быть, сказывается усталость после романа. Всё же надеюсь в десять дней его закончить».^[i] [Толстой 1972: 387]

Широко известно, что прототипом главной героини «Гадюки» послужила хорошая знакомая Толстого – Татьяна Сергеевна Сикорская (Шишкова) (1901-1984), ставшая впоследствии известным переводчиком поэзии. В повести в сильно преображенном виде, в соответствии с тогдашними идеологическими установками, отразилась судьба ее отца, инженера Сергея Александровича Шишкова (1857-1918), совладельца Сюгинского стекольного завода в Елабужском уезде Вятской губернии и дальнего родственника Толстого. После национализации завода в апреле 1918 года он уехал в Казань, но в октябре того же года был арестован на одной из станций вблизи Казани и расстрелян в рамках «красного террора». А его жена, мать Т. С. Сикорской, умерла от тифа. В повести же родителей Ольги убивают не чекисты, а уголовник и белогвардеец Валька Брыкин со своей бандой. Хотя в повести все же упоминалось, что после взятия красными Казани «половина жителей в ужасе перед красным террором бежала на край света».^[ii] [Толстой 1972: 76] Однако никаких проявлений «красного террора» в повести Толстого нет. Главное же, Сикорская никогда не воевала в рядах Красной Армии, да еще в кавалерии. Писать же и переводить идеологически выдержанную поэзию она начала из-за необходимости заработать на кусок хлеба.

В Красной Армии сколько-нибудь известных «кавалерист-девиц» не было. А вот в белой армии их было целых две – прапорщик баронесса София Николаевна де Боде (1897-1918) и унтер-офицер Мария Владиславовна Захарченко-Шульц, урожденная Лысова (1893-1927). И об обеих Толстой наверняка слышал и читал. Ведь баронесса де Боде после своей гибели в кавалерийской атаке под Екатеринодаром 13 апреля 1918 года стала одной из культовых героинь белого движения, и о ней писали в белых и эмигрантских газетах. Захарченко-Шульц тоже была одной из белых культовых героинь, а всплеск публикаций о ней в эмигрантской прессе пришелся на 1927-1928 годы, в связи с ее гибелью 23 июня 1927 года в ходе чекистской операции «Трест». Интересно, что работу над «Гадюкой» Толстой начал как раз через год после гибели Марии Владиславовны, да и отчество у героини похожее – Вячеславовна. Была еще и третья женщина, которая могла бы претендовать на звание белогвардейской «кавалерист-девицы». Это – вторая жена белого генерал-лейтенанта Якова Александровича Слащева (1886-1929) Нина Николаевна Нечволодова, служившая у него ординарцем. Но, в отличие от де Боде и Захарченоко-Шульц, она маскировалась под мужчину – «юнкера Нечволодова», хотя в штабе Слащева это, конечно же, было секретом Полишинеля. Ее известность, однако, была не сравнима с известностью де Боде и Захарченко-Шульц. Нечволодову знали лишь в круге Слащева. В конце 1921 года она вместе с Яковом Александровичем вернулась в Советскую Россию. Однако до сих пор мы не знаем ни биографии Н.Н. Нечволодовой, ни годов ее рождения и смерти. В отличие от де Бодэ и Захарченко-Шульц, нет сведений о жестокости Нины Николаевны к своим врагам. Теоретически Толстой мог встречаться с Нечволодовой в СССР, но никаких данных об этом нет.

О баронессе де Боде сохранилась масса свидетельств. Находясь в эмиграции, Толстой мог слышать о ней от офицеров, сражавшихся вместе с ней, и читать о баронессе очерки и воспоминания в эмигрантских изданиях, как тогда, так же после возвращения на Родину. Вот как характеризовал ее журналист и писатель Владимир Александрович Амфитеатров-Кардашев (1888-1942): «Де Боде хладнокровно и беспощадно расправлялась с пленными, правда, никогда не подвергая их лишним мучениям. Но очевидцы говорили мне, что нестерпимо жутко было видеть, как к толпе испуганных пленников подскакивала молодая девушка и, не слезая с коня, прицеливалась и на выбор убивала одного за другим. И самое страшное в эти минуты было ее лицо: совершенно каменное, спокойное, с холодными, грозными глазами.^[iii] [Амфитеатров-Кадашев 1996: 579]Бывший донской атаман генерал П.Н. Краснов в своем романе «От Двуглавого орла к красному знамени» вывел баронессу де Боде под именем баронессы Борстен: «По улице красивым галопом, на хорошей кровной лошади скакала одетая в мужское платье молоденькая девушка. Ее бледное лицо с большими серыми, узко поставленными глазами было ненормально оживлено. Это была баронесса Борстен. Два месяца тому назад на ее глазах солдаты-дезертиры сожгли ее имение, привязали ее отца к доске и бросали на землю доску с привязанным бароном до тех пор, пока он не умер и глаза не вылетели из орбит. На ее глазах солдаты насиловали ее мать и ее двенадцатилетнюю сестру. Ей грозила та же участь. Но вдали показались германские войска, и солдаты, бросив ее, разбежались. Она поклялась отомстить. Она пробралась на Дон и поступила рядовым в Добровольческую Армию. Лихая, красивая, отличная наездница, она скоро снискала себе общее уважение. Мало кто знал ее историю. Ее считали ненормальной за ее суровую ненависть к большевикам, но добровольцы преклонялись перед ее сверххладнокровием в опасности. Когда она видела серые шинели без погон, задранные на затылке папахи, челки неопрятных волос, по-женски выпущенные на лоб, наглые еврейские фигуры в офицерских френчах с алыми повязками на руках, странная усмешка кривила ее нежные, еще пухлые губы, и зубы хищно показывались из-за них. В серых глазах загорался огонь. Страшные воспоминания бороздили ее мозг. Сверхчеловеческая страсть загоралась в глазах, и редкий доброволец мог тогда прямо смотреть в эти мечущие искры прекрасные глаза. Зрачок почти исчезал в сером стальном райке, и тем острее горел из него жестокий внутренний огонь. В эти минуты ее руки становились железными. Даже лошадь под нею, чувствуя напряжение ее воли, становилась покорной и, казалось, понимала, без указания мундштука, ее желания». Далее следует описание расстрела баронессой пленных красноармейцев, после чего она «не спеша, сложила свой маузер, повесила его на бок, с тихим вздохом, подобным вздоху удовлетворенной страсти, подобрала поводья и, еще раз окинув потухшим, усталым взглядом убитых ею большевиков, шагом поехала по селу…».^[iv] [Краснов П.Н. 1992] Роман Краснова был впервые издан в 1921-1922 годах, и Толстой его наверняка читал. Отметим, что де Боде к моменту своей гибели оставалась девственницей, как и героиня Толстого к финалу повести.

Основным прототипом Ольги Зотовой, как нам представляется, послужила Мария Захарченко-Шульц. После гибели своего первого мужа, капитана Лейб-гвардии Семёновского полка Ивана Сергеевича Михно (1882-1915), от которого она родила дочь, По Высочайшему разрешению Мария Владиславовна под фамилией Михно в начале 1915 года поступила вольноопределяющимся в 3-й Елизаветградский гусарский полк. Она участвовала в боях и получила два Георгиевских креста и звание унтер-офицера. Вот один из ее подвигов. В 1916 году в Добрудже эскадрон гусар под командой штабс-ротмистра фон Баумгартена занял одну болгарскую деревню. Въехав на коне в какой-то двор, Мария Владиславовна натолкнулась на болгарского пехотинца. Не растерявшись, она стала кричать на него таким неистовым голосом, что солдат растерялся, бросил винтовку и сдался в плен. Впоследствии он был сконфужен, узнав, что его пленила молодая женщина.^[v] [Светлой памяти Марии Захарченко 2003: 16] Аналогичный эпизод есть в «Гадюке», где казак гибнет, поскольку оказывается потрясен, что против него – женщина: «…в эту минуту на нее сзади наскочил второй всадник… Увидела только его длинные усы, большие глаза, выпученные изумленно: «Баба!» — и его занесенная шашка вяло звякнула по стволу карабина Ольги Вячеславовны. Лошадь пронесла его вперед. В руках у нее уже не было карабина — должно быть, швырнула его или уронила (впоследствии, рассказывая, она не могла припомнить); ее рука ощутила позывную, тягучую тяжесть выхваченного лезвия шашки, стиснутое горло завизжало, конь разостлался в угон, настиг, и она наотмашь ударила. Усатый лег на гриву, обеими руками держась за затылок».^[vi] [Толстой 1972: 84-85]

Первый биограф Захарченко-Шульц Николай Александрович Цуриков (1886-1957) писал: «Мария Владиславовна уже с самого начала боевой жизни проявляет два основных свойства. Она всегда скромная, исключительно тактичная, она как-то умеет не терять своей женственности, даже в обстановке самой страшной, боевой страды. Ничего «бутафорского», ничего маскарадного с явными следами (всем нам известного во время и Великой и Гражданской войны) «театрального переодевания»- в ней никогда не было. Не только офицеры, но и солдаты, в которых женщины-доброволицы зачастую вызывали, если и не прямое недоброжелательство, то смех, удивляются ей, уважают ее и серьезно чтут. И другое свойство: она была не только энтузиастом, заражающим своей беззаветной храбростью самых заурядных людей и увлекающих за собой других. Ей было дано и другое. И это особенно сказалось в последний период ее жизни, в период революционной борьбы в России. Она не только сама идет в опасность и этим увлекает других, но и умеет властно подчинить себе людей, умеет не только идти но и вести за собой…. Речь быстрая, отрывистая, всегда почти с нервным подъемом, горячностью она и заражала многих. Она обладала даром влиять на других. В ней замечались черты веселой удали и какая-то русская солдатская простота. Пафоса и громких фраз она не любила. Одета она была всегда легко и просто по-походному». Еще он отмечал, что «со временем лицо её огрубело и трудно было отличить Марию Владиславовну от обыкновенного солдата».^[vii] [Цуриков 1927] Эта характеристика полностью совпадает с характеристикой Ольги Зотовой, которую и в мирной жизни соседи воспринимают как демобилизованного красноармейца.

По словам Цурикова, «обладая невероятным тактом, Мария Владиславовна удивительно сумела себя поставить в этой новой, столь трудной обстановке, сразу же снискав к себе глубокое уважение соратников-офицеров и любовь и преданность солдат. Её беззаветная храбрость и невероятная выносливость вызывали неизменное удивление и уважение всех, видевших ее в деле…Нет возможности перечислить все бои и разведки, участницей коих она была. Имя ее, безусловно, займет видное место в истории боевой деятельности Елизаветградского полка».^[viii] [Цуриков 1927]

В конце 1917 года Захарченко-Шульц вернулась в Пензу. Здесь она, по утверждению Цурикова, тайно занималась отправкой офицеров-добровольцев на Восточный фронт. Из Пензы она уехала в Москву, где, по словам ее первого биографа, ночью «охотилась на комиссаров».^[ix] [Цуриков 1927] Весной 1918 года она вышла замуж за друга своего покойного мужа Григория Алексеевича Захарченко, офицера 15-го уланского Татарского полка. Кружным путем через Персию они добрались в начале 1919 года до Новороссийска. Здесь Захарченко возглавил Кавказский кавалерийский полк в Вооруженных силах Юга России, а жена служила при нем ординарцем. Осенью 1920 года оба были тяжело ранены в бою под Каховкой. Захарченко умер от ран, а Мария Владиславовна выжила и вместе с армией Врангеля эвакуировалась в Галлиполи. Осенью 1921 года она перебралась в Сербию, а в 1922-1923 годах жила в Берлине и Париже. Теоретически Толстой мог встречаться с ней, но это маловероятно. Захарченко-Шульц потеряла на войне двух своих мужей, подобно тому, как Зотова потеряла на войне своего возлюбленного – красного командира Емельянова.

В эмиграции Захарченко познакомилась с капитаном Лейб-Егерского полка Георгием Николаевичем Радковичем (1898-1928), ставшим ее третьим мужем. В октябре 1923 года под именем супругов Шульц они переправились в Советскую Россию по поручению генерала Александра Павловича Кутепова (1882-1930), который в Русской армии Врангеля возглавлял организацию, ответственную за связь с антисоветским подпольем. Переход через границу осуществлялся по линии организации «Трест» — легендированной чекистами монархической организации, созданной для разложения белой эмиграции и предотвращения ее активных действий в СССР, а также для дезинформации иностранных разведок. Ни Захарченко, ни Радкович не подозревали о провокации. Характерно, что у Толстого в мирной жизни Ольга устраивается работать в Трест цветных металлов, а ее новый возлюбленный – хозяйственный директор Махорочного треста. Здесь, возможно, перед нами – пародия на Александра (Эдуарда) Оттовича Опперпута-Стауница (Упиеньша) (1895-1927), агента ОГПУ, игравшего роль финансового директора «Треста», ставшего любовником Марии Владиславовны и, в конце концов, разоблачившего чекистскую провокацию).

15 октября 1927 года в газете «Россия» была опубликована статья В.В. Шульгина «Послесловие к «Трем столицам»», где он описал историю «Треста». Эту статью Толстой наверняка читал. А много лет спустя в мемуарах так охарактеризовал Захарченко-Шульц, с которой встречался во время проходившей под контролем ОГПУ поездки в Москву в конце 1925 – начале 1926 года: «Я был отдан Марии Владиславовне Захарченко-Шульц и её мужу под специальное покровительство. Муж её был офицер… По её карточкам, снятым в молодости, это была хорошенькая женщина, чтобы не сказать красивая. Я её узнал уже в возрасте увядания, но всё-таки кое-что сохранилось в чертах. Она была немного выше среднего роста, с тонкими чертами лица. Испытала очень много, и лицо её, конечно, носило печать всех испытаний, но женщина была выносливой и энергии совершенно исключительной… она работала «на химии», то есть проявляла, перепечатывала тайную корреспонденцию, которая писалась химическими чернилами… Мне приходилось вести откровенные разговоры с Марией Владиславовной. Однажды она мне сказала: «Я старею. Чувствую, что это последние мои силы. В „Трест“ я вложила всё, если это оборвётся, я жить не буду».^[x] [Гладков 2000: 140; Шульгин 2002: 511, 515]

Эта характеристика во многом приложима и к героине Толстого. Автор «Гадюки», хотя и не мог читать приведенные выше строки Шульгина, думается, увидел в Захарченко-Шульц человека, который так навсегда и остался на полях сражений гражданской войны, которые для нее стали смыслом жизни, и не мог вписаться в мирную реальность ни эмиграции, ни нэпа.

Финал «Треста» известен. В апреле 1927 года Опперпут-Стауниц, Захарченко-Шульц и Радкович бежали за границу, где Опперпут разоблачил в эмигрантской прессе «Трест» как чекистскую провокацию. В том же 1927 году Мария Владиславовна и Эдуард Оттович вернулись в СССР для осуществления терактов. После неудачной попытки взорвать общежитие ОГПУ в Москве Захарченко и Опперпут погибли в перестрелках с чекистами. Согласно одной из версий, Мария Владиславовна застрелилась. По этому поводу В.В. Шульгин писал много лет спустя: «В первом сообщении ТАСС говорилось, что Захарченко-Шульц погибла в перестрелке. Во втором, позднейшем, — что она застрелилась. Вернее, конечно, первое».^[xi] [Шульгин 2002: 515] У Толстого Зотова, явившись в милицию заявить о своем преступлении, говорит: «Я сейчас должна умереть…», но начальник отделения милиции вырывает у нее из рук револьвер.

В целом Толстой красных, включая бойцов и командиров Красной Армии, не любил и не знал, почему и не создал в «Хождении по мукам» сколько-нибудь запоминающихся образов представителей большевистского лагеря. Друживший с Толстым американский журналист Юджин Лайонс (1898-1985) в 1953 году выпустил книгу «Наши секретные союзники – народы России». Здесь впервые было употреблено выражение «Гомо советикус», тоже, как кажется, имеющее в основе русский источник – еще в 1918 году философ о. Сергий Булгаков в «современных диалогах» «На пиру богов» говорил о появлении в России «Гомо социалистикуса». Лайонс доказывал, что новый человек, сформировавшийся в СССР, «Гомо советикус», существо с мучительно раздвоенным сознанием, советскую идеологию воспринимает лишь по необходимости, из чувства самосохранения, в глубине души оставаясь русским патриотом и противником большевизма. Эта его подлинная сущность рано или поздно проявится и сделает его союзником Запада в начавшейся «холодной войне». В качестве примера «Гомо советикуса» Лайонс привел Алексея Толстого, с которым был близко знаком. Однажды Лайонс с женой были на вечере в особняке Толстого в Детском Селе, стены которого украшали эрмитажные гобелены и картины. Стол ломился от вин и закусок, хотя в то время горожане сидели на карточках, а крестьяне пухли с голода. После изрядной выпивки хозяин вдруг пригласил американца наверх в мансарду, где располагалась его библиотека. В комнате Лайонс увидел массивный рабочий стол в центре и множество книг по стенам. Из окна открывался типично русский пейзаж: деревянная церковь, коровы на лугу, мужики за работой. Толстой показал Лайонсу посмертную маску Петра Великого, над романом о котором как раз работал. Затем обернулся к окну и тихо сказал: «Джин, вот это настоящая Россия, моя Россия… Остальное – обман. Когда я вхожу в эту комнату, то стряхиваю с себя советский кошмар, закрываюсь от его зловония и ужаса. На то малое время, пока я со своим Петром, я могу сказать этим мерзавцам (это слово Лайонс процитировал по-русски): идите к чертям… В один прекрасный день, поверьте, вся Россия пошлет их к чертям… Это все, что я хотел, чтобы вы знали. А теперь вернемся к гостям».

Лайонс так прокомментировал этот монолог: «Хотя он больше никогда не высказывал мне своих подлинных чувств, это осталось между нами тихим секретом. С тех пор всегда, когда я слышу рассуждения о том, что приверженный традиции русский человек умер, что его заменил роботоподобный «Гомо советикус», я вспоминаю тот случай в библиотеке. Это был один из многочисленных случаев, которые убедили меня, что поверхностный слой советского конформизма может быть очень тонким. Сотни раз я видел, как под воздействием водки или еще более пьянящей обстановки конфиденциальности, этот слой разрушался, и вскоре перестал удивляться, когда люди, на виду у всех казавшиеся образцами правоверных коммунистов, внезапно начинали ругать все советское. Одержимость Толстого эпохой Петра была, в определенном смысле, бегством от ненавистного настоящего. Были и другие, кто пытался спрятаться в прошлом, в произведениях на историческую тему, чтобы избежать необходимости врать о современности».^[xii] [Lyons 1953: 370-371]

В «Гадюке» же образ Ольги Зотовой получился чрезвычайно запоминающимся, живым и написанным с определенной симпатией во многом потому, что прототипами ее послужили представители хорошо знакомого писателю белого лагеря – баронесса С.Н. де Боде и М.В. Захарченко-Шульц. В доступных Толстому в 1927-1928 годах источниках о жестокости Марии Владиславовны если и говорилось, то очень вскользь. Жестокость для своей героини писатель взял от баронессы де Боде, хотя, конечно, по цензурным соображениям не мог позволить своей героине расстреливать пленных. Но писатель не скрывает своей симпатии к героине и своего сочувственного отношения к ней, представляя Зотову не как закоренелую злодейку, а как жертву трагически сложившихся обстоятельств Толстой хорошо знал правила игры и прекрасно понимал, что сочувственно изобразить белую «кавалерист-девицу» в повести, предназначенной для публикации в СССР, абсолютно невозможно. Поэтому белых прототипов пришлось преобразовать в девушку-красноармейца.

Литература

Амфитеатров-Кадашев В.А. Страницы из дневника. Публикация С.В. Шумихина //Минувшее: Исторический альманах. 20. — М.; СПб.: Atheneum; Феникс, 1996. С. 435-635.

Гладков Т.К. Награда за верность казнь. М.: Центрполиграф, 2000. 358 с.

Краснов П.Н. От Двуглавого орла к красному знамени. В 2 т. Том 2. М.: Айрис-пресс, 1992. 505 с. Часть 7-я, глава XVII, http://az.lib.ru/k/krasnow_p_n/text_0330.shtml [Вхождение 30 апреля 2019]

Светлой памяти Марии Захарченко // Вестник РОВС, 2003, № 6-7. С. 14-19.

Толстой А.Н. Собрание сочинений. В 8 т. М.: Правда, 1972. Том 4. 392 с.

Цуриков Н.А. За Россию. Марья Владиславовна Захарченко-Шульц //Россия, Париж, 1927, 12 ноября (Цит. по: Янчаускас, Томас. Кавалерист-девица Мария Захарченко // Всенародная книга памяти Пензенской области, 2014, 5 апреля, http://dmitrovsk1943.mybb.ru/viewtopic.php?id=11782 [Вхождение 30 апреля 2019]

Шульгин В.В. Последний очевидец. М.: Олма-пресс, 2002. 588 с.

Lyons, Eugene. Our Secret Allies: The Peoples of Russia. London: Arco Publications Ltd, 1953. VIII+376 p.

 

As a white «trooper-maiden» turned into a red one. About unexpected prototypes of the main character of Alexei Tolstoy’s story “Viper”

Sokolov, Boris V., Dr. Hab. in Philology, Ph. D. in History, PR-director of the Association of the researchers of the Russian society (AIRO-XXI)
bvsokolov@yandex.ru

The article is devoted to the real prototypes of the main character of the story A. N. Tolstoy «Viper» (1928) Olga Zotova. The white «trooper-maidens» Baroness S. N. de Bode and M. V. Zakharchenko-Schultz are considered as the prototypes. It is concluded that Tolstoy, who was little familiar with the realities of the Civil war on the part of the Red Army, created the image of a Red Army girl-soldier, using by materials related, to women who fought in the ranks of the White. It was impossible under censorship conditions to make the white «trooper-maiden» as a main character of a Soviet story.

Key words: A. N. Tolstoy; «Viper»; the Russian literature of the 1920s; the Civil war; the Russian emigration.

[i] Толстой А.Н. Собрание сочинений в 8 тт. М.: Правда, 1972. Т. 4. С. 387. Комментарии Ю.А. Крестинского.

[ii] Там же. С. 76.

[iii] Амфитеатров-Кадашев В.А. Страницы из дневника. Публикация С.В. Шумихина //Минувшее: Исторический альманах. 20. — М.; СПб.: Atheneum; Феникс, 1996. С. 579.

[iv] Краснов П.Н. От Двуглавого орла к красному знамени. Кн. 2. М.: Айрис-пресс, 1992. Часть 7-я, глава XVII, http://az.lib.ru/k/krasnow_p_n/text_0330.shtml [Вхождение 30 апреля 2019] В действительности судьба семейства де Боде была значительно более благополучной, чем семьи героини Краснова. Реальная же София Николаевна могла мстить большевикам только за своего брата Льва, штабс-ротмистра 2-го Драгунского полка, арестованного большевиками в конце 1917 года и, скорее всего, расстрелянного. (https://ru-history.livejournal.com/4085057.html)

[v] Светлой памяти Марии Захарченко // Вестник РОВС, 2003, № 6-7. С. 16.

[vi] Толстой А.Н. Собрание сочинений в 8 тт. Т. 4. С. 84-85.

[vii] Цуриков Н.А. За Россию. Марья Владиславовна Захарченко-Шульц //Россия, Париж, 1927, 12 ноября (Цит. по: Янчаускас, Томас. Кавалерист-девица Мария Захарченко // Всенародная книга памяти Пензенской области, 2014, 5 апреля, http://dmitrovsk1943.mybb.ru/viewtopic.php?id=11782 [Вхождение 30 апреля 2019]

[viii] Там же.

[ix] Там же.

[x] Гладков Т.К. Награда за верность казнь. М.: Центрполиграф, 2000. С. 140. См. также: Шульгин В.В. Последний очевидец. М.: Олма-пресс, 2002. С. 511, 515.

[xi] Шульгин В.В. Последний очевидец. С. 515.

[xii] Lyons, Eugene. Our Secret Allies: The Peoples of Russia. London: Arco Publications Ltd, 1953. P. 370-371.