Полисиндетон как средство достижения эмфазы в эмигрантской лирике Георгия Иванова (2020/1)

М.К. Лопачева

Санкт-Петербургский государственный институт культуры, Дворцовая набережная, 2, 191186, Санкт-Петербург, Россия

E-mail: lopacheva03@mail.ru

На материале эмигрантской лирики Георгия Иванова рассматриваются гармонизирующая и смыслообразующая функции такой стилистической фигуры, как полисиндетон. Выбирая полисиндетон, поэт умело пользовался его способностью придавать тексту интонационное единство и экспрессию. Период, многосоюзие, хиазм и другие объединяющие приемы и фигуры наряду с гармонизацией в стихах Иванова выражали вполне определенную смысловую интенцию: несмотря на трагическое восприятие поэтом катастрофичности эпохи «распада атома», контрапунктом транслировали его убеждение в спасительной силе целостности.

Ключевые слова: полисиндетон, анафора, период, Георгий Иванов, эмфаза

Диапазон оценок зрелой лирики Георгия Иванова в литературной среде эмигрантов первой волны был весьма широк — от восторженного провозглашения автора Князем русской поэзии и Первым поэтом русской эмиграции до абсолютного неприятия, обвинений в цинизме и бездуховности. Однако и поклонники, и недруги сходились в отношении к мелодической силе его стихов, которые зачаровывали, как писал в 1963 г. Ю.К. Терапиано, «музыкой и каким-то особым, простым и в то же время неповторимо-чудесным сочетанием слов, они сами собой приходят на память, звучат в ответ нашим душевным состояниям, навсегда запоминаются» [Терапиано 2014: 223]. Правда, в результате у некоторых читателей странное сочетание завораживающей мелодичности и мрачного содержания стихов вызывало беспокоившее их впечатление двойственности, о чем как о некоем «пороке» поэзии Г. Иванова вспоминал Г.В. Адамович: «…стихи всегда приятные, хорошенькие. А сущность ужасная. Тут противоречие. Должны бы ужасать, колоть, а не приятно звучать» [Адамович 2002:148-149]. Безусловно, это противоречие в случае Иванова отнюдь не «порок», а в определенном смысле конфликт, который придает его текстам особый драматизм, ибо, утверждал Ю.М. Лотман, любые «элементы, являющиеся в языке формальными, могут приобретать в поэзии семантический характер, получая дополнительные значения» [Лотман 1996: 47].

Именно в эмиграции, начиная со сборника «Розы» (1931), диониссийская музыкальная стихия берет верх над визуально-пространственной образностью раннего Г. Иванова, в юности послушно следовавшего аполлоническим установкам акмеизма, что находило выражение в тяготении к экфрастичности, предметности натюрморта, «галантной» живописности в стиле Антуана Ватто, чьим страстным поклонником был молодой поэт. Музыкальный строй зрелого Иванова выдает его подлинную поэтическую родословную, восходящую к классической просодии — мелодической традиции русской поэзии, идущей от Жуковского, Пушкина, Лермонтова, Тютчева и Фета к Анненскому, символистам. Все названные поэты, а также Сологуб и Блок обильно представлены в интертекстемах ивановской лирики (1). Кроме того, принадлежность именно к этой линии, а не к тропеической тенденции, в значительной степени характерной для Серебряного века, обнаруживают и пристрастия Иванова к определенным приемам звуковой организации текста, в первую очередь, к различным видам повтора, виртуозно использовавшегося символистами и прежде всего А. Блоком. Именно поэтика символизма, писала И.И. Ковтунова, «резко усиливает наложение сходства на смежность, устанавливая такое сходство на всех уровнях», а высокая степень концентрации повторов, «охватывавших весь текст, создавала повышенную музыкальность стиха и служила выражению многозначного, неопределенного, уходящего в бездонную глубину смысла» [Очерки истории 1990: 12]. Разнообразные формы традиционных повторов, бросающаяся в глаза частота их использования в ивановской лирике говорят о том, что возможности этого способа гармонизации текста отнюдь не исчерпали себя в эпоху символизма.

Особое место в ряду стилистических фигур, основанных на повторах, принадлежит полисиндетону. В современной лингвостилистике этот известный с античных времен прием, суть которого – избыточный повтор служебных частей речи (союзов, предлогов и частиц), рассматривается как эффективнейшее средство усиления лексической экспрессивности и гармонизации художественного текста. Усилительно-выделительная функция полисиндетона, отмечает М.В. Веккессер, «заключается в том, что избыточный повтор союза является своего рода актуализатором фрагмента текста или всего текста в целом (…), а это приводит к усилению различных смысловых и эмоционально-экспрессивных значений» [Веккессер 2007: 13]. Важнейшую функцию выполняет полисиндетон в поэтическом тексте. Выражая симметрию вертикального и горизонтального его строения, он является, заключает Ф.И. Джаубаева, «фигурой почти математического свойства», ибо «указывает на общую вариативную повторяемость в системе текста, его синтаксическую и семантическую однородность», при этом «функционирует в качестве не только логического, но и семантического, структурного, риторического оператора» [Джаубаева 2008:8], вследствие чего выравнивается и ритмико-мелодический лад.

В стихах Иванова применялись все традиционные виды повторов: синтаксический параллелизм, лексический повтор, анафора и эпифора, кольцо, парономазия, что, безусловно, усиливало музыкальное воздействие текстов. Нередко в пределах одной миниатюры использовались все перечисленные виды (напр., в стихотворении «Россия счастье. Россия свет…» и др.), однако по частоте применения лидирует полисиндетон. В эмигрантских сборниках Г. Иванова использование его приобретает регулярный характер. И это как традиционный тип его, основанный на повторении союзов («Эмалевый крестик в петлице / И серой тужурки сукно…/ Какие печальные лица / И как это было давно. / Какие прекрасные лица / И как безнадежно бледны…») (2), так и несоюзные полисиндетические конструкции, создаваемые повторением частиц или предлогов. На повторении предлогов порой основаны целые строфы, состоящие из градационных рядов:

…И перевоплощается мелодия

В тяжелый взгляд, в сиянье эполет,

В рейтузы, в ментик, в «Ваше благородие»,

В корнета гвардии – о, почему бы нет?.. …

(«Мелодия становится цветком…»)

Час от часу. Год от году.

Про Россию, про свободу.

Про последнего царя…

(«Час от часу. Год от году…»)

Чаще остальных форм поэт использовал полисиндетоны, построенные на различных видах частиц:

Только звезды. Только море.

Только. Больше ничего…

(«Гаснет мир. Сияет вечер…»)

Не станет ни Европы, ни Америки,

Ни Царскосельских парков, ни Москвы –

Припадок атомической истерики

Все распылит в сияньи синевы…

(«Не станет ни Европы, ни Америки…)

Для достижения эмфазы, наряду с полисиндетоном, в пределах одного стихотворения поэт нередко прибегал и к другим способам усиления звукового, мелодического воздействия текста, как это видно в последнем примере: 3-я и 4-я строки приведенной строфы оснащены ассонансом, аллитерацией и парономазией («в сияньи синевы»). Но «музыка» (именно так называл поэтическую технику Иванов) здесь не самоцель, в данном катрене она эмоционально насыщает последнее двустишие, на которое приходится основной смысловой удар, экзистенциальная суть лирического монолога.

Значительная часть полисиндетонов у Иванова носит комбинированный характер – в них используются союзы, предлоги и частицы. При этом, если предлоги играют формообразующую, конструирующую роль, частицы семантически усиливают текст, привнося дополнительную затекстовую информацию и эмоциональные краски, то союзы (в особенности, сочинительный союз И), присутствуя почти во всех типах полисиндетона, отходят на второй план, маркируя особую связанность элементов, сформированность высказывания:

В дыму, в огне, в сияньи, в кружевах,

И веерах, и страусовых перьях!..

В сухих цветах, в бессмысленных словах,

И в грешных снах, и в детских суеверьях –

Так женщина смеется на балу,

Так беззаконная звезда летит во мглу…

(«В дыму, в огне, в сияньи, в кружевах…»)

Стихотворение наглядно демонстрирует особое качество текстов Г. Иванова, отражающее его поэтическую и шире – культурную – идентичность, а именно – приверженность символистской традиции, о чем уже было сказано выше. Качество это

М.Л. Гаспаров, размышляя о «мелодическом стихосложении» А. Белого, назвал тенденцией «к бесплотности, к безличности, к безглагольной статичности», когда «все стремится стать менее вещественным и более духовным, и видение земного мира превращается в видение вечного мира, где нет личности, потому что причастник его растворяется в вечном свете, и нет движения, потому что в вечности нет времени» [Гаспаров 2015: 167-168]. У Иванова объединенные полисиндетоном разрозненные детали, материальные фрагменты бытия, поначалу кажущиеся случайными, выстраиваются в градационный ряд, семантическое наполнение которого – то самое преодоление земного, вещественного и растворение его в вечном, о котором пишет М.Л. Гаспаров. При этом единственные два глагола в заключительном двустишии приведенного стихотворения имеют форму несовершенного вида и настоящего времени, что в сочетании с предшествовавшими безглагольными шестью строками усиливает парадоксальное впечатление – возникает эффект слияния движения и статики. А последняя строка по сути – вектор, прямо указывающий на вечность. Семантическую корректировку вносит анафорическое использование частицы так: интимно-лирическое помещается в тот самый надличностный контекст мироздания, где «нет движения» и «нет времени».

Выбор полисиндетона, этого сильного средства создания эмфатической интонации, позволяет поэту сочетать несочетаемое ─ минимализм и избыточность. При кажущейся простоте приема, в соседстве с другими фигурами, основанными на повторе (анафора, изоколон, хиазм), данный тип конструкции из разряда фигур прибавления в эмигрантских стихах Иванова становится решающим средством достижения эмфазы, сообщая тексту не только мелодичность, экспрессию, но и содержательную многомерность. По мнению Ю.М. Лотмана, избыточность полезна для языка в целом, а в особенности для поэзии, поскольку благодаря ей «поэтическая структура оказывается несравненно более высоко насыщенной семантически и приспособленной к передаче таких сложных смысловых структур, которые обычным языком вообще непередаваемы» [Лотман 1996: 97]. Выбирая полисиндетон, поэт умело пользовался объединяющим свойством этой фигуры, ее способностью придавать тексту интонационное единство. При этом техническая оснащенность отступает на второй и третий план, ибо читатель, поймав мелодию стихотворения, отдается инерции ее движения, создаваемой переплетающими строки повторами, на которых у Г. Иванова может быть основано целое стихотворение:

Если бы я мог забыться,

Если бы, что так устало,

Перестало сердце биться,

Сердце биться перестало,

Наконец — угомонилось,

Навсегда окаменело,

Но – как Лермонтову снилось –

Чтобы где-то жизнь звенела…

…Что любил, что не допето,

Что уже не видно взглядом,

Чтобы было близко где-то,

Где-то близко было рядом…

Миниатюра подкупает естественной, почти разговорной интонацией, однако это кажущаяся простота. Текст виртуозно инструментован не только фонетически, но также изобилует гармонизирующими стилистическими приемами, основанными на взаимодействии контактных и дистантных повторов, которые пронизывают всю миниатюру. В стихотворении использованы полисиндетон в анафорической позиции (первые двустишия в первой и третьей строфах), анадиплозис (второе двустишие первой строфы и последнее – третьей), хиазм (те же строки), изоколон (первое двустишие второй строфы). Все это придает лирическому высказыванию музыкальную стройность и, несмотря на некоторую импрессионистичность, некоторую его незавершенность, задаваемую тремя многоточиями, создает впечатление целостности благодаря интонационному единству, обеспечиваемому прежде всего полисиндетоном. Безусловно, в этой миниатюре, написанной в технике палимпсеста, индивидуальное, ивановское, рождается именно из интонации – почти говорной, но и напевной, в которой любимейшее поэтом лермонтовское стихотворение предстает не столько поэтическим парафразом, сколько музыкальной вариацией. Каденцией звучит повторение в двух последних строчках наречия «близко», усиленного синонимичным «рядом» и аллитерацией на «б» («Чтобы было близко…»), что несет и смысловое разрешение лирического сюжета – все самое дорогое для персонажа, уклончиво обозначенное штрихами («где-то», «не видно взглядом», «не допето»), стянуто этой хронотопической характеристикой «модели» бытия / небытия. В немалой степени данного эффекта поэт достигает благодаря виртуозному использованию среди прочих функций полисиндетона такой, как способность подчеркивать «целеустремленность и единство перечисляемого» [Квятковский 1966: 161].

Приведенное стихотворение по форме представляет собой период. Поэт мастерски владел техникой создания этой сложной синтаксической конструкции. По А.П. Квятковскому, умение пользоваться такой гармонической формой, как правило, «свидетельствует о широте поэтического дыхания автора и о большом зрелом мастерстве» [Квятковский 1966: 206], ибо требует от поэта особых навыков для выстраивания композиции из двух и более строф, предстающих синтаксическим единством. В эмигрантских сборниках Иванова немало текстов в форме периода с использованием различных стилистических фигур, дополняющих и усиливающих одна другую. Полисиндетон, как правило, доминирует в подобных стихотворениях-периодах, сообщая речи эмфатическую интонацию («Хорошо, что нет царя…», «Был замысел странно-порочен…», «Распыленный мильоном мельчайших частиц…» и др.).

Период, многосоюзие и другие объединяющие приемы и фигуры (амплификация, хиазм), привносящие в поэтический текст некоторую избыточность, кроме гармонизирующей функции в стихах Иванова выражали вполне определенную смысловую интенцию: транслировали авторское убеждение в спасительной силе целостности. Этот вывод кажется парадоксальным, ведь поэт прослыл «циником» именно за свой мрачный взгляд на современность и современников, за «юмор висельника» (Г. Струве), выражавший его реакцию на мировое «безобразие», предчувствие «атомической истерики», грозящей энтропией всего сущего, «распадом атома», а также горестное сознание неспособности противостоять этому и с помощью искусства:

…Да, я еще живу. Но что мне в том,

Когда я больше не имею власти

Соединить в создании одном

Прекрасного разрозненные части.

(«Душа черства. И с каждым днем черствей…»)

Однако таковы были свойства художественного сознания Георгия Иванова. Воспринимая мир в режиме «двойного зренья», поэт, не раз заявляя о бессмысленности искусства и его беспомощности перед лицом мирового зла, не раз настаивал также и на том, что распаду не подлежит только мелодия / музыка («Мелодия становится цветком…», «”Желтофиоль”− похоже на виолу…» и др.). Можно истолковать эту философскую «оптику» поэта в сопоставлении с механизмом действия кантовских «антиномий чистого разума» («Мир конечен – мир бесконечен»), в результате чего рождались его знаменитые «кощунственные» оксюморонные формулы (напр., «отвратительный вечный покой») и травестировавшие высокие темы суждения: «О, нет, не обращаюсь к миру я / И вашего не жду признания. / Я попросту хлороформирую / Поэзией свое сознание…» («О, нет, не обращаюсь к миру я…»).

В заметке «Ритм как теодицея», рассуждая о парадоксах взаимодействия содержания и формы, С.С. Аверинцев писал: «Так называемая форма существует не для того, чтобы вмещать так называемое содержание, как сосуд вмещает содержимое, и не для того, чтобы отражать его как зеркало отражает предмет. “Форма” контрапунктически спорит с “содержанием”, дает ему противовес, в самом своем принципе содержательный; ибо “содержание” – это каждый раз человеческая жизнь, а “форма” – напоминание обо “всем”, об “универсуме”, о “Божьем мире”; “cодержание” – это человеческий голос, а “форма” ─ все время наличный органный фон для этого голоса, “музыка сфер”» [Аверинцев 2005: 410].

Позднюю лирику Георгия Иванова можно рассматривать как наглядный пример справедливости этого суждения. Трагически остро ощущая катастрофичность современной ему реальности, с собственным чувством утраты единства мира поэт «спорит» на уровне формы, мелодического лада, максимально используя наряду с многими другими приемами объединяющую и гармонизирующую энергию полисиндетона. Включается тот самый механизм контрапункта, о котором говорит С.С. Аверинцев, когда «человеческому голосу, говорящему свое, страстное, недоброе, нестройное, отвечает что-то вроде хора сил небесных─ через строфику, через отрешенную стройность ритма» [Аверинцев 2005: 410].

Орфическая природа поэта берет верх над его экзистенциональным сознанием, и темы макаберного кошмара эпохи мировых войн и предчувствие грядущих катаклизмов преодолеваются «музыкой сфер».

Примечания

См. подробнее: Лопачева М. К. Радость отраженья (Иннокентий Анненский в художественном сознании Георгия Иванова) // Русская литература. 2008. № 4. С. 3-22; Лопачева М. К. О блоковском подтексте эмигрантской лирики Георгия Иванова // Проблемы поэтики в русской прозе ХХ-ХХI веков. СПб., 2009. Вып. 22. С. 3-19. Сер. «Литературные направления и течения» и др.
Здесь и далее лирика Г. Иванова цит. по изд.: Иванов Г. Стихотворения./ Вступ. ст., подг.текста, состав, примеч. А.Ю. Арьева (Новая библиотека поэта). СПб.: Академический проект, 2005. – 768 с.

Литература

Аверинцев С.С. Собрание сочинений / Под ред. Н. П. Аверинцевой и К. Б. Сигова. Связь времен. К.: ДУХ I ЛIТЕРА, 2005. 448 с.

Адамович Г. В. (Запись бесед с Г. Адамовичем, сделанная Ю. Иваском в Париже в 1960 г.) // Новое лит. Обозрение (НЛО). 2002. № 58. С. 148-149.

Веккессер М.В. Полисиндетон как стилистическая фигура: на материале современного русского языка : Автореф. дисс. …канд. филол. наук. Сибирский федеральный университет, Красноярск, 2007. 24 с.

Гаспаров М. Л. Ясные стихи и «темные» стихи. М., 2015. 416 с.

Джаубаева Ф. И. . Гармония поэтического текста А.С. Пушкина: Полисиндетон / Под ред. профессора К.Э. Штайн. Ставрополь: Изд-во СГУ, 2008. 256 с.

Квятковский А. Поэтический словарь. М.:1966. 376 с.

Лотман Ю. М. О поэтах и поэзии. СПб.: Искусство, 1996. 848 с.

Очерки истории языка русской поэзии ХХ века. Поэтический язык и идиостиль: Общие вопросы. Звуковая организация текста./ Под ред. В. П. Григорьева. М.:Наука, 1990. 304 с.

Терапиано Ю.К. Литературная жизнь русского Парижа за полвека (1924-1974). Эссе, воспоминания, статьи. СПб.:Росток, 2014. 664 с.

Polysindeton as a means of achieving emphasis in émigré lyrics of Georgy Ivanov

Maria Lopacheva,

PhD, Associate Professor, Head of the Department of Literature and Children’s Reading, St. Petersburg State Institute of Culture

lopacheva03@mail.ru

Based on the material of émigré lyrics of George Ivanov, the harmonizing and semantic functions of such a stylistic figure as polysindeton are considered. Choosing a polysindeton, the poet skillfully used his ability to impart intonational unity and expression to the text. The period, multi-union, chiasm and other unifying techniques and figures along with the harmonizing function in Ivanov’s verses expressed a very definite semantic intention: despite the poet’s tragic perception of the catastrophic epoch of the “disintegration of the atom”, his belief in the saving power of integrity was broadcast by counterpoint.

Keywords: polysindeton, anaphora, period, George Ivanov, emphasis.